Ту, прежнюю ёлку я числила своею кровной сестрой. Было делооднажды – скользнула рука с ножом, резавшим сало, и нож воткнулся в кору,извлёк малую каплю смолы. Как же я перепугалась тогда!.. Не чаяла загладитьобиды. Мигом смахнула кусочек собственной кожи, прикрыла дереву ранку. И ёлочкане затаила тёмного зла, ещё ласковее с тех пор меня принимала…

Я молча смотрела во влажные зелёные сумерки, стискиваяладонью громовое колесо и прижимаясь к стволу, сохранявшему смолистое утреннеетепло. Необъятный ствол гудел и стонал: высоко надо мною его раскачивала игнула гроза. Вниз, на дно густой корбы, слетали глухие отзвуки бури, ударытяжкого грома и всполохи лилово-белых зарниц… Перун меня всё-таки пощадил. Егоколесница ломала величественные деревья, медленно удаляясь. Моё осталосьнетронутым. Золотобородый Бог не хотел моей гибели… а может, предупреждал?

Я покосилась на меч, мутновато мерцавший в потёмках. Сколькомечтала я слушать безудержную грозу, обнявшись под ёлкою с Тем, кого я всегдажду!.. Но не шёл и не шёл ко мне суровый мой одинец, ведать не ведал, что радинего я из дому сбежала, воином стать решилась ради него… Вот с кем за все мукивыпало коротать лесное ненастье – с железным мечом!

Я погладила длинное лезвие, ничем не заслужившее обиды. Иотвернулась. Комары садились мне на руки и на босые ступни, лезли в лицо, совалиносики между нитей одежды. Без толку всё время нянчить разные победушки, ноиногда нельзя удержаться. Я закрыла глаза и вспомнила дом.

Меня редко радовали такие воспоминания, по смерти деда тамвправду случалось немного весёлого. Но тут откуда-то поднялось, встало передвнутренним оком, как я была маленькой и болела, лежала простуженная с жестокосаднящим горлом и ледяными почему-то ногами. И мать, напуганная, кутала меня водеяло, варила с травами молоко, шептала над ним. Ласковый кот приходил меня согревать,сворачивался то у шеи, то на животе. Дедушка мазал мне между ключицамирастопленным воском, чтобы не кашляла, а однажды, к ужасу матери, взял ирассказал ту самую баснь…

Как же мы все тогда любили друг друга, подумала я, сдувая ссебя и убивая на себе комаров. А сестрёнки, хоть и Белёна! Дом!.. он и естьдом, ничто его не заменит. Почему-то вблизи этого не разглядеть, толькоиздалека. Когда утратишь. И наверняка самому заскорузлому кметю, давнопотерявшему счёт убитым врагам, даже ему нет-нет да и вспомнится родная изба,нет-нет да и выплывет из-под других памятей – о дружинных домах, о знаменитойдобыче…

Я насторожилась, склонила голову, слушая затихающий дождь.Показалось, будто в шуршание капель вплелись чьи-то шаги. Шорох не повторился,я снова откинулась к дереву и тут обнаружила: моя рука сама, без отдельной нато мысли, успела схватиться за меч. Вот так. Скоро я безоружная сама себе голойбуду казаться. Не того ли хотела?

…а может, покуда не поздно, всё бросить и кинуться обратнодомой? Зачем бы мне это, подумала я с изумлением, – оружие, воинский пояси черепа датчан над воротами?

Покуда цела голова на плечах, покуда сама ничего ещё ненатворила такого, чтоб вскрикивать по ночам… Дома своё, дома дедушкина могила,дома Водяные с Омутниками и те за меня встанут, дома всё уж как-нибудьобойдётся…

Дождь кончился. Тяжёлые капли ещё срывались с вершин, звонкоплюхались в болотную воду, а под ёлкой что рассвело: снаружи глянуло из-за тучумытое солнце. Я ещё раз прислушалась. Нет, никого. Я осторожно раздвинуламокрые лапы и вылезла.

– Спасибо, добрая, – поклонилась я ёлке. Деревокивнуло и вылило мне за шиворот пригорошню чистой воды, пахнувшей молодой хвоейи свежестью. Я взяла меч и пошла дальше по мягкому зелёному мху, обнимавшемуноги до щиколоток.

Пасмурным днём, особенно осенью, в болотистой корбе хотьудавиться. Походишь-походишь между осклизлыми, позеленевшими, голыми снизустволами, по каким-то гнилым жердям, проваливающимся под ногой… и покажется,будто Лешие в сотый раз вывели к тому же самому дереву, и завертится надголовой косматое серое небо, ни света, ни радости – лишь сиплая перебранкаворон!

Совсем иначе летом после грозы. Стояло вокруг нарядноевойско в блестяще-зелёных кольчугах, на кончике каждой хвоинки висело по капле,и каждая капля хранила в себе опрокинутый мир. Между вершинами ещё летели сизыеклочья, и по лесному ковру проносились в стремительной пляске пятна и полосынеугасимого света. Пернатая жизнь в тысячу голосов гремела вокруг, прославляявоскресший солнечный праздник. И если бы встретился Леший, наверное, он быспросил, далеко ли иду, и ласково проводил…

В корбе не очень побегаешь. Я шла, оступаясь, хватаясь заветки и держа меч наготове. В изумрудной мякоти за мной оставались глубоковпечатанные следы.

Кто сказал, что Перун всегда был воинским Богом? В началевремён его гром ликовал и славил новую жизнь, зарождавшуюся под тёплымиливнями… И стал страшен только тогда, когда выполз чешуйчатый ворог и погубил,похитил любовь…

Пиявки что, пиявки полдела. Пиявок боятся малые дети. А нуподплывёт, извиваясь в чёрной воде, живой волос, шерстинка, обронённая зверем уводопоя и кем-то подобранная, наделённая злой, бессмысленной жизнью?.. Кольнёти всосётся под кожу, и станет грызть меня изнутри? Мой Бог был не из самыхмогучих. Но если привёл меня сюда невредимо, неужто не сладит с мерзким червём…Да и Перун навряд ли допустит, злобная нечисть подолгу не смеет вздохнуть послегрозы…

Озеро лежало в чаше, как зелёная драгоценность. Лес окружалего зубчатой тёмной стеной, а дальше земля вновь холмилась, и начинались сухиесосновые боры. А там и крепость.

Я подошла к озеру со стороны прогалины. Молния выжгла наэтом месте деревья, и расторопные молодые берёзки ещё не успели заполонитьгарь. Там, куда падало солнце, теснились доверчивые незабудки. Ближе к озеруели опять смыкались вершинами, и в непроглядной тени не велось ничего, кромекислицы. Из воды вырастали лёгкие пряди тумана и тянулись в посвежевшем воздухек прибрежным кустам.

По счастью, я здесь была не впервые. В самый первый раз язабралась сюда на лыжах зимой, прибежала весёлая в хороший морозный денёк… иедва не упала от страха при виде коряги, с которой от моего движения внезапноосыпался снег. Давнее пламя превратило мёртвое дерево в страшнейшее чудище, ионо поднималось из белых сугробов, протягивая сожжённые пятерни… Теперь былолето, и выворотень больше не мог меня напугать.

…Клянусь, если я и отвела глаза от берега, то только на миг.Ветку ли убрала от лица, под ноги ли скосилась, переступая оконце воды всплетении замшелых корней… но когда я глянула снова, между мною и озером стоялчеловек. Я не знаю, когда я струсила больше, – тогда зимой или нынче,солнечным летом. Наверное, всё-таки нынче. Потому что человек этот был нашвоевода.

Миг назад я себя понимала уверенным кметем, только боящимся,кого бы зря не обидеть… Но стоило поглядеть на истинного бойца, и всё вернулосьна место. Я снова была простой напуганной девкой, той самой, что шла из воротсо стрелой, дрожавшей на тетиве… худой поганкой рядом с белым грибом…